Было это давно,  лет, пожалуй, тридцать тому назад. Порт был пароходами

набит - стать негде.

     Придет пароход -  вся команда высыпет на берег,  и остается на пароходе

один капитан с помощником, механики.

     Это  моряки забастовали:  требовали устройства союза и  чтоб  жалованья

прибавили.

     А  пароходчики не  сдавались  -  посидите  голодом,  так  небось  назад

запроситесь!

     Вот уже тридцать дней бастовали моряки. Комитет выбрали. Комитет бегал,

доставал  поддержку:   деньги  собирал.   Вполголода  сидели  моряки,  а  не

сдавались.

     Мы  были молодые ребята,  лет по  двадцать каждому,  и  нам черт был не

брат.

     Вот сидели мы как-то, чай пили без сахара и спорили: чья возьмет?

     Алешка Тищенко говорит:

     - Нет.  Не сдадутся пароходчики, ничто их не возьмет. У них денег мешки

наворочены. Мы вот чай пустой пьем, а они...

     Подумал и говорит:

     - А они - лимонад.

     А Сережка-Горилла рычит:

     - Кабы у  них с  этого лимонаду пузо не вспучило.  Тридцать дней хлопцы

держатся, пять тысяч народу на бульваре всю траву задами вытерли.

     А Тищенко свое:

     - А им что? Коров на твоем бульваре пасти? Напугал чем!

     И ковыряет со злости стол ножиком.

     Тут влетает парнишка.

     Вспотелый, всклокоченный.

     Плюнул в пол, хлопнул туда фуражкой, кричит:

     - Они здесь чай пьют!..

     - Лимонад нам пить, что ли? - говорит Тищенко и волком на него глянул.

     А тот кричит бабьим голосом:

     - Они чай пьют, а с "Юпитера" дым идет!

     Тищенко:

     - Нехай он сгорит, "Юпитер", тебе жалко?

     - С трубы, - кричит, - с трубы дым пошел!

     Тут мы все встали, и Сережка-Горилла говорит:

     - Это не дым идет, а провокация.

     Парнишка плачет:

     - Черный! Там дворники под котлами шевелят. Пошли!

     Выскочили мы, пошли к "Юпитеру".

     Верно, из пароходной трубы шел черный дым, а кругом - и на сходне, и на

пристани,  и на палубе -  кавалеры в черных тужурках.  Рукава русским флагом

обшиты, и на поясе револьверы. Не подойти.

     - Союзники русского народа, - объясняет парнишка.

     Будто  мы  не  знаем,  что  такое "союз русского народа" -  полицейская

порода.

     Когда мы на бульвар пришли, только и разговору, что про "Юпитер". Стоит

народ, и все на дым смотрят.

     Взялся  капитан  с   дворниками  в   рейс  пойти,   сорвать  матросскую

забастовку. Капитан - из "русского народу", и охрану ему дали: двадцать пять

человек.  Дворники не дворники,  а уголь шевелят здорово. На руль помощников

капитан поставит, в машину - механиков...

     - Очень  просто,   что  снимутся,  -  говорит  Тищенко,  -  а  в  Варне

заграничную команду возьмут - и пошел.

     Сережка вдруг оскалился, говорит:

     - Не пустим!

     - Ты ему соли на корму насыпь, - смеется Тищенко.

     - Знаем,  как насолить, - говорит Сережка. - Пойдем... - И толкает меня

под бок.

     Вышли мы из толпы.

     Сережка мне говорит:

     - Ты не трус?

     - Трус, - говорю.

     Он помолчал и говорит:

     - Так вот,  приходи ты сегодня в одиннадцать часов на Угольную, я около

трапа тебя ждать буду. И никому - ничего.

     Пальцем помахал и пошел прочь.

     Чудак!

     Прихожу в одиннадцать на Угольную пристань. Фонари электрические горят,

и  от  пристани на воду густая тень ложится -  ничего не видать под стенкой.

Дошел до трапа, на ступеньках сидит Сережка-Горилла. Сел я рядом.

     - Что, - спрашиваю, - ты, дурак, надумал?

     - Полезай, - говорит, - в тузик вон у плота, дорогой обмозгуем.

     Рассмотрелся, вижу плот и тузик.

     Пошел я по плоту,  - не видать, где плот кончается. Ступил на воду, как

на  доску,  и  полетел в  воду.  Самому смешно:  шинель вокруг меня венчиком

плавает, и я - как в розетке.

     А вода весенняя, холодная.

     Я в туз. Пока вылез, хорошо намок.

     Разделся я до белья - и холодно и смешно. Стал грести, согрелся.

     - Ну,  -  говорит Серега,  - начало хорошее. А сделаем мы вот что: я на

"Юпитере" путевой компас из нактоуза выверну и тебе в мешке спущу.

     - А как подойдем? Трап ты спросишь у охранников?

     - Нет,   -   говорит,  -  там  угольная  баржа  о  борт  с  ним  стоит,

какого-нибудь дурака сваляем.

     - Сваляем, - говорю.

     И  весело мне  стало.  Гребу я  и  все  думаю,  какого там дурака будем

валять. Как-то забыл, что "союзники" там с револьверами.

     А Сережка мешок скручивает и веревку приготавливает.

     Обогнули мол.  Вот он, "Юпитер", вот и баржонка деревянная прикорнула с

ним рядом. Угольщица.

     Гребу смело к пароходу.

     Вдруг оттуда голос:

     - Кто едет?

     Ну, думаю, это береговой, - флотский крикнул бы: "Кто гребет?"

     И отвечаю грубым голосом:

     - Та не до вас, до деда.

     - Какого деда там? - уж другой голос спрашивает.

     А  на  такой барже никакого жилья не бывает,  никаких дедов,  и  всякий

гаванский человек это знает.

     А я гребу и кричу ворчливо:

     - Какого деда? До Опанаса, на баржу, - и протискиваю туз между баржой и

пароходом.

     Сережка окликает:

     - Опанас! Опанас!

     С парохода помогают:

     - Дедушка, к вам приехали!

     Залез я на баржу, с борта прыгнул на уголь и пошел в нос. А нос палубой

прикрыт.

     И говорю громко:

     - Дедушка,  дедушка,  это мы.  Какой вы, к черту, сторож! Вас палкой не

поднять, - и шевелю уголь ногой.

     Смотрю - и Сережка лезет ко мне.

     Чиркнул спичку. А я стариковским голосом шамкаю:

     - Та не жгите огня, пожару наделаете, шут с вами.

     Сережка, дурак, смеется. А с парохода говорят:

     - Да, да, не зажигайте спичек, мы вам фонарь сейчас дадим.

     И затопали по палубе.

     Сережка говорит мне:

     - А дурак ты, дедушка, ей-богу, дурак!

     Я выглянул из-под палубы. Смотрю, уже фонарь волокут.

     Я скорей к ним.

     К  мокрому белью уголь пристал -  самый подходящий вид у меня сделался,

это я уже при фонаре заметил.

     Сидим мы с фонарем под палубой и вполголоса беседуем.

     Я все шамкаю.

     - Лезь,  -  шепчет Серега,  -  в туз, а как уйдут с борта - стукни чуть

веслом в борт.

     Я полез в туз.

     Вдруг Серега громко говорит:

     - Так вода, говоришь, у тебя в носу оставлена, дедушка?

     А я знаю, что он один там, и отвечаю из туза:

     - В носу, в носу вода!

     - Так заткни, чтоб не вытекла! Не тебя спрашивают, - говорит Серега.

     На борту засмеялись.  А Серега зашагал по углю в корму. Потом вернулся.

Опять прошел на корму, и все смолкло.

     Смотрю - один только человек остался у борта.

     - Эй, - говорит, - фонарь-то потом верните.

     И отошел. Стало тихо.

     Я подождал минут пять и стукнул веслом в баржу.

     Бережно, но четко: стук!

     И тут заколотилось у меня сердце.

     Я прислушивался во все уши, но, кроме сердца своего, ничего не слыхал.

     Глянул вверх - через щели в барже светит фонарь.

     Прошел человек по палубе.

     Перегнулся через борт и спрашивает, как начальник:

     - Это что за лодка?

     А я чувствую, что скажу слово - голос сорвется. Молчу.

     Он опять. Крикнул уже:

     - Что это за лодка? Эй, ты!

     Тут ему кто-то из ихних ответил:

     - Это сюда, на баржу, к старику, свои приехали.

     - Ага, - говорит и отошел.

     Опять стало тихо. Я уж вверх не гляжу, смотрю по борту парохода.

     Вдруг что-то вниз ползет серое по черному борту.

     Я замер. Дошло до воды - стало.

     Мешок.

     Вся сила ко мне вернулась.

     Не  брякнул я,  не стукнул.  Протянулся тузом по борту вперед,  ухватил

мешок - здорово тяжелый - и осторожно опустил в туз.

     В это время туз качнуло; глянул - Сережка уже стоит на корме.

     Он по той же веревке слез, на которой и мешок опустил.

     Я взялся за весла и стал потихоньку прогребаться вперед.

     В это время с парохода кто-то крикнул:

     - Эй, дед, фонарь давай! Заснул?

     И мы слыхали, как кто-то спрыгнул на баржу.

     Я чуть приналег посильнее.

     Фонарь стал метаться по барже.

     На пароходе закричали, заголосили.

     Бах, бах! - щелкнули два выстрела.

     - Эх, навались!

     Мы уже огибали мол.

     Сережка оглянулся и сказал:

     - Шлюпка за нами - навались!

     Я рванул раз, два - и правое весло треснуло, я повалился с банки.

     Вскочил,  смотрю -  Сережка гребет по-индейски обломком весла;  как  он

успел на  таком ходу ухватить обезьяньей хваткой обломок весла -  до сих пор

не пойму.

     Мы  завернули за  мол  в  темную  полосу под  стенкой и  забились между

большим пароходом и пристанью, как таракан в щель.

     Мы видели, как из-за мола вылетела белая шлюпка.

     Гребли четверо. Гребли вразброд, бестолково.

     Орали и стреляли.

     Через полчаса мы прокрались под стенкой к своей пристани.

     Наутро пришли мы с Серегой на бульвар.

     Еще пуще раздымился "Юпитер".

     - Снимается,  снимается анафема,  -  говорит  Тищенко.  -  Капитан  там

аккуратист - все уж в порядке.

     А тут сбоку подбавляют:

     - Лиха  беда  начать -  все  пароходы вылезут.  Наберут арапов,  охрану

поставят - и айда. Завязывай!

     Тут какой-то вскочил на скамейку и начал:

     - Товарищи!  Не надо паники.  Сотня арапов весны не делает, - и пошел и

пошел.

     А мы с Сережкой переглядываемся.

     Снялся "Юпитер". Вышел из порта.

     Ну,  думаю,  через полчаса пойдет капитан курс давать, глянет в путевой

компас...

     Погудел народ и  приуныл.  Сели на землю и  трут затылки шапками.  Всем

досада.

     Мы с Сережкой ушли, так никому и слова не сказали.

     Зашли в трактир, чаем пополоскались.

     Дружина прошла строем, что на охране парохода была.

     Серьезно идут, волками по сторонам смотрят.

     Часа три прошло.

     Вдруг  вой  с  бульвара,  да  какой!  Ну,  думаем,  полиция  орудует на

бульваре.

     Бросились бегом.

     Смотрим - все стоят, в море смотрят и орут.

     А это "Юпитер" идет назад в порт. Увидал его народ, вой поднял.

     А Серега мне говорит:

     - Смотри же, ни бум-бум, чтоб никто ничего!

     Я так до сего времени и молчал.

     Ну, теперь уж и сказать можно...